Слова у нас сегодня, как куртки двусторонней модели, – легко выворачиваются наизнанку. Их «носят»: произносят, меняя смыслы, в зависимости от того, на какую сторону вывернули. Например, значение глагола «продались» в зависимости от ответа на вопрос «кому?» меняет ситуацию радикально. Вариантов ответа в последнее время слышится именно два – либо американцам, либо Путину.

Такое же «переворачивание» происходит со значениями слов «фашисты, предатели». Сложно подобрать что-либо более оскорбительное по силе эмоционального звучания. Но этими словами сегодня так часто обмениваются по принципу «сам дурак», что они размылись, растеклись, как если бы одну таблетку яда развели ведрами воды.

Словарный запас уходит в пассив, не соответствует регистру наших психологических состояний. Началось не сегодня. Еще года два назад люди, рассказывая о чем-то, что их страшно поразило, прятались за одно и практически единственное спасительное устойчивое выражение «Я в шоке». Это выражение сегодня уже ушло из нашей лексики и слышится все реже. Можно было бы подумать, что больше ничто не шокирует, если бы не другая речевая примета времени: слово «ад» в различных вариациях звучит сегодня чаще, чем даже мат. Чуть реже, но тоже довольно часто произносится словосочетание: «нет слов».

Что все это значит, объясняет известный специалист в области лингвистической семантики и политической лингвистики, автор более 150 научных работ,заведующий отделом экспериментальной лексикографии Института русского языка РАН, доктор филологических наук, профессор Анатолий БАРАНОВ.

— Действительно, семантика слов сегодня сильно размыта. В советское время слово «фашисты» звучало только конкретно – «немецкие фашисты». Даже если прилагательное не произносилось, всем было понятно, кто имеется ввиду. Никогда это слово не использовалось по отношению к кому-либо еще, даже к диссидентам. Их клеймили по-всякому, но фашистами не называли никогда. Сейчас это слово используется по отношению к людям, которые мыслят иначе, это, конечно, сильное семантическое расширение.

Изначально, это было пропагандистским ходом – называть так тех, кто пришел на Майдан. Там были люди совершенно разных взглядов, может, среди них были и фашиствующие молодчики, но большая часть просто выступала против Януковича. Тогда значение слова расширилось, а сегодня уже, как следствие, сфера его использования заметно увеличилась. Когда мы всех, кого считаем недругами, врагами, называем фашистами, становится естественным относить это слово даже к тем, кто для нас просто нежелателен в общении.

—- Лексика меняется стремительно. Уходят в прошлое словосочетания, которые совсем недавно звучали буквально на каждом шагу: «как бы», «ты кто по жизни?».

— «Как бы» — это выражение того типа, которое исследовалось в англо-саксонской традиции. Там есть такое направление, называется критикой языка (точнее, critical linguistics). Представители этого направления исследуют особенности функционирования речи, которые указывают на специфические состояния общественного сознания и могут представлять опасность для нормального функционирования общества и жизни человека в нем. Одна из них получила название «слова-ограничители» (дословно «загородки» – hedges). Это словосочетания, позволяющие ослабить, снизить силу утверждения.

Для русскоязычного дискурса такие формы очень характерны. Например, по корпусу текстов Достоевского можно установить, что он был склонен к использованию устойчивого словосочетания — «По крайней мере». Оно используется в его художественных текстах в семистах контекстах. Это выражение – типичный ограничитель, снижающий силу утверждения. Оно снижает ответственность говорящего за сказанное, как и бывшее у нас популярным словосочетание «как бы». Думаю, это связано с тем, что для Достоевского все было настолько сложно, что он не хотел говорить определенно. Именно поэтому его герои и рассказчик, когда он появляется, утверждая что-либо, вдруг снижают силу своих слов с помощью этого выражения. Это очень хорошо видно, например, в «Бесах» – ощущение сложности эпохи, многомерности событий. Когда вы говорите определенно, вы принимаете решение, а его невозможно принять, если много полутонов.

Фраза «ты кто по жизни?» из этой же серии. Ты смягчаешь вопрос, снижаешь определенность, заведомо даешь внешнее оправдание, потому, что спрашиваешь не по факту, а о том, как получается. Это позволяет снять напряжение, которое может быть в коммуникации. Людям хочется уйти от сложного, тяжелого в жизни.

А в политическом дискурсе уже наступила эпоха определенности. Ты не «как бы» предатель – предатель и точка!

— Либо «колорад», либо «укроп»…

— Существующие практики в политическом языке стирают полутона. Когда резко меняется политическая ситуация, меняется и язык. Все тонкости, которые можно было бы обсуждать в мирном времени, в полувоенном и военном дискурсе исчезают – ведь люди гибнут, тут не до полутонов. В такой ситуации всегда примитивизируется, а то и полностью исчезает сфера общественного диалога. Например, в 1914 году, когда началась Первая мировая война, вся общественная дискуссия, которая велась прежде, скукожилась до выражения патриотизма или его отрицания.

Сейчас не мировая война, но военные действия происходят, общественная коммуникация становится скудной. Интеллектуальная составляющая из мышления все больше и больше выветривается, исчезает. А язык все это проявляет. Врагов надо как-то обозначить, для этого находятся практически всегда какие-то обидные, приземленные номинации. Колорад – это даже объяснять не надо: не человек, жук, его легко убить, не переживая. Укроп – мелкое растение, его легко срывать в большом количестве.

— Обратили ли вы внимание на то, что из лексики представителей власти почти ушло слово «регионы», им на смену пришли «территории»? И все чаще звучит формально доброе, а на деле – разрушительное слово «оптимизация». Например, оно, с моей точки зрения, делает легитимным медленное убийство нашего здравоохранения.

— Регион – часть обжитого, одушевленного пространства, включенного в государственное устройство. А территория – это, скорее, нечто неизведанное, необжитое, то, что еще нужно освоить. Такая перемена риторики вполне вписывается в идеологию экспансии, которую мы наблюдаем, а также в попытки снять с себя ответственность за жизнь людей «на местах». Эта идеология реализуется на разных уровнях.

В этом отношении интересно слово «Новороссия», которое было вброшено в общественное пространство совсем недавно. Когда-то давно оно в истории звучало, но использовалось в другом смысле и относилось не к тем регионам, которые сейчас имеются ввиду. Это – подмена, видимо показавшаяся удачной тем, кто сейчас формирует и направляет идеологию. Давайте вспомним, что у нас довольно долгое время слышались стенания по поводу отсутствия новой национальной идеи, которая должна была придти на смену коммунистической в 90-х, но так и не пришла. И вот сейчас нам ее, видимо, нашли – это сильное государство, распространяющее свое влияние на весь русский мир, а Новороссия – часть русского мира. И в нашей речи сразу стали проступать, отражаться черты давно исчезнувшего двоемыслия, которое было очень характерно, типично для советской эпохи.

В этом смысле, термин «оптимизация», о котором вы говорите, вполне соответствует советскому положению вещей. Это – эвфемизм. Если вы перечитаете сегодня роман «Маскировка» Юза Алешковского, то обнаружите немало аналогий с сегодняшним днем. Великолепное произведение, которое гротескно представляет практику двоемыслия, обнажая ее идиотизм. Это явление у нас исчезло во время перестройки. А сейчас мы видим возвращение: двоемыслие возникает тогда, когда носитель языка перестает отслеживать события реальные. Он не обращает на них внимания, погружаясь в пропаганду. Это два параллельных мира, слабо пересекающихся между собой.

В древней Руси была ситуации диглоссии, когда разные языки использовались в разных сферах жизни человека. Например, обыденное общение шло на древнерусском языке, а для разговоров о религии и искусстве использовался старославянский. Сейчас у нас язык один, но он обслуживает разные сферы ментального бытия. Например, нам говорят, что падение рубля для обычного человека хорошо, потому что он же получает зарплату в рублях, на них и делает покупки. И средний человек довольно часто это повторяет, хотя, расплачиваясь в магазине, не может не почувствовать, что падение рубля отразилось на его кошельке. Он может связывать одно с другим, но чаще не связывает, говоря только то, что слышал по телевизору.

— Время фейков?

— По сути — да. Время маскировки, замазывания реальности, искажения истины.

Галина Мурсалиева

Источник: novayagazeta.ru